неоконченная повесть

Все так просто и так сложно – я хочу тебя услышать,

Прикоснуться лбом горячим, там, где слева бьется в ребра...

Александра Павлова

Звук. Теперь ночами я долго не могу уснуть из-за его отсутствия. Дни напролет я ищу его в бесконечном вое чужих звуков этого мира, но те, что долетают до моих ушей и отражаются эхом от барабанной перепонки, - я ненавижу их за это – они так на него не похожи. Ветреными ноябрьскими ночами, измеряя минуты крепкими, я рылась в своей памяти, открывала ее пыльные архивы, но так и не смогла отыскать такие нужные мне записи этого простого ритма.

Но несколькими десятками ночей назад этот звук бывал для меня лучшей колыбельной, какие только могут напевать повзрослевшим детям, или взрослым, позабывшим распрощаться с детством. Как изволите. Впрочем, я была удостоена в разное время и того, и другого ярлыка. Этот сбивчивый ритм бился у меня под виском, пробегая в темной пустоте сна яркой алой кардиограммой. Он стучал невыносимо звонко, и мое таявшее сердце отвечало ему. Я забывала тогда про всё: про сонные утренние пробки, про десятки исписанных впустую листов, про дикий шепот сплетен за спиной, про недопонимающие взгляды прохожих и, наконец, про издевательски длинные часы, которые я убивала в ожидании этого звука. Засыпая на его теплой груди и вслушиваясь в мерное спокойное дыхание его сна, я захлебывалась водопадом счастья. Казалось, эта тихая спокойная ночь будет длиться вечно. Старый уснувший дом в те минуты наполнялся для меня звоном этого ритма и ещё теплым лучистым светом, который проникал даже в те уголки, которые, по законам физики, являются вечным владением тени.

Я бы записала эту фонограмму на мой старенький плеер, если бы только знала, что однажды настанет такая минута, когда я услышу этот такой родной сердцу ритм в последний раз, и он просто исчезнет за голубой деревянной дверью, вместе с тем, кому он принадлежит. Если бы я тогда знала, что мне придется однажды слететь с этого наркотика, я бы начала работать над панацеей, но откуда я могла знать...

И теперь, после объявления капитуляции, после подсчета всех потерянных бойцов, после подписания перемирия, этот звук для меня больше не измеряется волной. Децибелы не могут быть мерой воспоминания. Я могу теперь только рассказать о нем, но услышать больше не могу.

Война окончена, и потому можно смело браться за написание победных маршей. Музыку будет играть живой оркестр: ветер – труба и саксофон, метель сыграет на горне, за роялем мой старый толстый кот, скрипкой поддержит разбитая калитка, а вместо ударных этот до боли знакомый ритм – биение его сердца.