САМОЕ ОКОНЧАНИЕ РОМАНА "ПОСЕЛОК" КИРА БУЛЫЧЕВА

САМОЕ ОКОНЧАНИЕ РОМАНА «ПОСЕЛОК» КИРА БУЛЫЧЕВА

Фанфик

Один из лучших романов Кира Булычева всегда казался автору этих строк несколько недосказанным, неоконченным, можно даже сказать, попросту разом оборванным на полуслове, и именно потому он до чего и впрямь нескромно решился попытаться дописать за мэтра это его гениальное произведение.

Понять, почему оно было Киром Булычевым столь неожиданно прервано, так и не дойдя до главного кульминационного момента, который и должен был, кстати, стать до конца полноценным его логическим завершением, в принципе, довольно несложно. Всякий подлинный художник слова в пылу своего творческого взлета о деньгах вообще нисколько не думает.

Однако когда его произведение почти полностью уж завершено и может, пожалуй, считаться именно что совершенно оконченным, и наступает время для подобного рода, до чего только невеселых, скабрезных мыслей.

Итак, вот оно, мое предполагаемое окончание.

 

После тишины, напряженной до звона, лишь на миг повисшей в теплой кабине катера, пришло время для всякой радостной суматохи и более чем полноценного осознания всего того что нынче вообще так только случилось.

Возглас Дика был голосом раз и навсегда оттаявшего сердца, навеки стершего в его душе ту и близко незримую глазу границу между жителями поселка и совсем чужими здесь пришельцами с далекой Земли.

Салли совсем не нашла что именно ответить на тот порыв юношеского восторга, сочетающего в себе преждевременную, нисколько не по годам, явную мужскую зрелость и страсть дикаря, все-таки сумевшего предотвратить верную гибель лучших друзей.

Еще недавно самое страшное казалась Дику почти неминуемым, а вот теперь все это осталось уж навсегда позади.

Чувство безутешного, но гордого собой одиночества, тяжкое ощущение ярой неотвратимости суровой судьбы, вечная необходимость беспрестанной борьбы со всем миром во имя изматывающего, каждодневного выживания ныне уступили в душе Дика место ощущению единения с необъятно большим человеческим разумом, подчинившим себе многие миры во всей той необъятной вселенной.

И Дик несколько неожиданно для себя уж полностью теперь совсем перестал испытывать жгучее внутреннее отчуждение от самого только присутствия земной женщины сидевшей с ним рядом.

И все же во всем том неистово невообразимом его восторге было до того много дикого и первобытного, что Салли всем сердцем почувствовала себя несколько неуютно, а в катере, и так стало тесно, а тут еще и вся эта совсем неуемная радость, которой явно был нужен самый уж необъятно широкий простор.

Однако и душу Салли окрыляли довольно похожие эмоции светлой и безудержной радости, и весьма веской тому причиной было именно так спасение из неумолимо цепких, паучьих лап смерти еще уж двух этих незадачливых путешественников, заплутавших в вечных снегах чужой планеты.

Минуло еще несколько мгновений, и вот они оба – и Салли, и Дик – разом застыли, пристально вглядываясь прямо в глаза друг другу, но довольно вскоре их радостные мысли вновь вполне так естественно заботливо вернулись к двум спасенным.

И они почти силой втащили в люк катера двух людей, что все еще явно находились в бредовом и крайне беспокойном беспамятстве.

К тому же пришлось весьма повозиться, чтобы четыре человека смогли разместиться в довольно маленькой трехместной кабине катера.

И ведь поначалу Олег и Сергеев так и порывались куда-то еще спешно неизвестно зачем идти, из последних своих сил отчаянно барахтались, пытаясь добраться до какой-либо вовсе и неведомой, но очень, видимо, крайне важной для них цели.

И только затем, немного обмякнув, пусть и не отойдя еще от того буквально сковавшего им все члены сурового мороза, спасенные начали очень ведь медленно и постепенно совсем уж понемногу приходить в себя.

Добродушная Салли, поначалу и впрямь бойко и беспечно торопившаяся спешно назад в Поселок, немного подумав, вняла вполне вот резонному совету Дика.

Не было никакой острой необходимости безумно нестись вниз, жизнь спасенных ими людей была отныне вне всякой настоящей опасности.

Обморожения при самом первом осмотре оказались не слишком серьезными, ну а других бед с ними нисколько не случилось.

А потому сколь бесспорно, ничего такого плохого вовсе не произойдет, если они чуть-чуть ведь немного несколько повременят со всем тем до чего неразумно нисколько не в меру расторопным возвращением на пологую равнину.

К тому же и безнадежно унылый внешний вид обоих путешественников все еще оставлял желать довольно-таки много лучшего.

– Их непременно надо перво-наперво как следует накормить и обогреть, – пробормотал Дик.

В его голове прямо молнией пронеслось, что мать Олега и так сама не своя, а при том первом пытливом взгляде на застывшее, бледное, почти обескровленное лицо сына она и вовсе совсем не на шутку разом перепугается.

Все взвесив Дик буркнул в сердцах, стукнув при этом кулаком в тонкую стену катера, что, такой насквозь до костей промерзший и иссиня-бледный, матери Олега Ирине еще, чего доброго, ее сын и впрямь бездыханным телом может ведь ненароком так явно уж показаться.

А потому катер почти не сдвинулся с того места, где им сколь незадолго до того до чего так удачно уж как есть повезло подобрать тех двух вконец обессилевших путников.

Дик впервые за все время знакомства веско и повелительно чего-то совершенно вот внезапно для самого себя совсем нечаянно обронил, и, судя по реакции Салли, он раз и навсегда при этом для себя уяснил, что отныне он явно перестал быть простым и безучастным зрителем.

Да и вообще после спасения Сергеева и Олега былое противопоставление «мы и они» навсегда исчезло, выветрилось из его пусть и диковатой, но доброй и славной души.

Его первоначальная настороженность была ведь связана не в самую уж последнюю очередь еще и с тем, что ему всегда казалось, что земляне обязательно разом начнут его всячески до чего неодобрительно беспрестанно третировать.

Ведь Старый в своих многозначительно назидательных и строгих беседах со взрослыми всегда величал его никак не иначе как «явный же главный символ нашей весьма скорой и более чем неприглядной деградации».

Однако Салли сразу взглянула на него ласково и дружелюбно, стоило лишь ей всею душой именно до конца в том убедиться, что при всей своей дикарской наружности он отнюдь не примитивен душевно и нравственно.

Правда, когда Дик искренне, весело и сердечно поблагодарил ее за спасение лучших друзей, она несколько уж немного смутилась, поскольку в этой благодарности где-то издали промелькнул некий намек на что-то навеки прошедшее, навсегда изгладившееся в его давно вдоль и поперек обветренной ветрами вьюги никак недетской душе.

В принципе, Салли теперь ни в чем не винила Дика, поскольку вся ситуация, в которой тот оказался после отлета их планетарного катера, нынче предстала перед ее глазами именно в том самом донельзя удручающем свете, а потому она и не думала на него за что-либо вообще сердиться.

И как раз только потому Дику столь вот легко удалось все-таки настоять на своем.

Вторую и куда более важную сокровенную причину не слишком рьяно разом спешить вниз на пологую равнину Дик как-то пока постеснялся полностью ведь простодушно перед Салли уж разом раскрыть.

А все дело тут было именно в том, что он никак еще вовсе не мог привыкнуть к молниеносной стремительности катера, поскольку совершенно так невероятная его скорость не то чтобы пугала Дика, но он в самой ведь глубине души чувствовал себя в нем никак не в своей тарелке.

И как же, однако, при этом ему страшно хотелось самому начать им заправски смело управлять.

Но об этом Салли он, конечно, ничего совсем не сказал.

Земная женщина во всем по-прежнему вызывала в нем для всего его характера и близко никак не свойственную робость.

А также он всею кожею почти физически ощущал жгучую тайную зависть.

Да вот уж где-то глубоко внутри его души все так и пылало от заведомо откровенно презрительного отношения ко всем тем, для кого единственной возможной средой обитания может являться одно лишь то стерильно очищенное и полностью защищенное от всех напастей и опасностей чисто вот искусственное жилье.

А в том ему до чего только неприглядно виделось полное и безвременное отстранение от всех настоящих реалий и действительно стоящих того лучших же образцов вполне ведь настоящей смелости и славной удачи.

Он ненавидел все земное, но одновременно с этим исподволь невольно тянулся к нему.

Дик с самого детства был трезвым членом того мирка, которым всегда для него был Поселок, а потому и знал он ничуть не хуже других, что все его обитатели жили одной лишь яркой и светлой мечтой – вернуться в лоно цивилизации.

Его же мучительно тяготила роль ничего не значащего невежды, на которого все сочувственно показывают пальцем, а за спиной откровенно подшучивают, громко и обидно промеж собой над ним всячески насмехаясь.

Дику даже довольно часто приходила в голову мысль, что уж лучше будет остаться посреди давно им изведанных, а потому и вполне привычных его весьма зоркому взгляду вещей, а на далекой Земле ему делать попросту нечего.

Но было что-то в самом облике Салли, что совершено просто и естественно уничтожало в Дике всею тяжкой жизнью нажитое недоверие, в основном возникшее как раз-таки на почве почти безмолвного с его стороны, извечного же противостояния со Старым.

Причем Дик, до чего твердо всегда осознавал, прав он или неправ, но все остальное – одни лишь пустые, ни к чему не ведущие никчемные разговоры.

Но то было именно так только лишь в реалиях леса и Поселка.

А здесь, в тесной кабине катера, он почувствовал себя несколько робко и неуверенно, не то, что во всегда родном ему лесу или степи, где он давно ощущал себя если и не полновластным хозяином, то уж, по крайней мере, равным всем тем другим его обитателям достойным противником.

Катер был чужим, однако здесь Дик, нисколько не ощущал внутри всего того, что неизбежно всегда глухо тревожило и раздражало его дома, – тут он не был символом умственной (шепотом) вездесущей деградации (а у него ведь отличный слух охотника).

Нет, тут он был просто человеком, а осознание этого делало его значительно мягче и проще.

При таких условиях он вполне был готов разом признать полную свою интеллектуальную несостоятельность в некоторых житейских вещах совершенно нового для него мира.

И все же где-то в самой глубине души Дик испытывал некоторую глубокую неудовлетворенность и тоску по тому титулу, который ему теперь уж никогда нисколько и не достанется.

Дик, сколько себя помнил, всегда хотел стать общепризнанным вождем их маленького племени.

А теперь об этом нужно было просто раз и навсегда совершенно забыть.

Эти мысли уходили и возвращались, мгновенно проносясь в мозгу, и тут в который раз он вновь оборвал все свои житейские рассуждения о своем месте под почти никогда невиданным им солнцем.

Тем более что солнце это было совсем не то, да и не показывалось оно никогда из-за туч, как о том не раз говорил справедливый, с точки зрения Дика, Сергеев.

И тут же, угрюмо наткнувшись в своих непонятно куда разбредающихся мыслях на что-то вполне вот конкретное, Дик внутренне весь подобрался и встрепенулся, разом вспомнив, что его друзья все еще не пришли в себя, не очнулись, а, оказавшись в тепле, разомлели и впали в какое-то странное полное забытье.

Он с тревогой взглянул на Сергеева и Олега.

Дик и близко не мог еще пока за них уж вполне до конца оказаться безмятежно спокоен, он с в полном отчаянии думал обо всем том, что выпало на их долю, мороз и голод едва ли их не убили.

И тут он с благодарностью и самой так явно весьма значительно возросшей в его душе симпатией посмотрел на внезапно притихшую Салли, отныне мысленно воспринимая ее почти как свою.

Не будь этой земной женщины, его друзья непременно бы сгинули никак вот никогда не дойдя до конца того до чего ведь мучительно долгого вьюжного их пути.

Но тут в его голове вновь промелькнула та самая, острая, как стрела арбалета, невыносимая мысль: а что, если Олег на ноги так и не встанет, поскольку ему их как-никак придется ненароком потом уж отрезать?

Ведь может статься, что несколькими пальцами на обмороженных ногах тут никак и близко не обойдется.

 

Ведь Сергееву именно ему когда-то и довелось самым обычным топором отрубить те два до чего вконец почерневшие, отмороженных пальца.

А ведь поначалу они совсем не казались настолько вконец обмерзшими.

Салли перехватила его довольно встревоженный взгляд, и буквально сразу безо всяких расспросов поняв, чего это именно он, собственно, значит, тут же приняла решение его совершенно незамедлительно полностью разом и успокоить.

Она совсем вот негромко, однако, звонко так и чеканя при этом слово за словом произнесла:

– Дик, ничего действительно страшного с ними не произошло, и очень даже скоро они обязательно вернуться в сознание.

Да и довольно быстро и твердо встанут затем на ноги.

Сергеев очнулся первым.

Чуть приоткрыв глаза, ничего толком перед собою еще вовсе не видя, явно уж пока находясь во власти плотно окружающей его мглы, он как-то через силу сумел, прищурившись рассмотреть знакомое и очень даже встревоженное лицо Дика:

– Вы все-таки нас нашли...

Сергееву едва хватило сил только, чтобы произнести именно эти слова, и произнес он их совсем не твердо, вполголоса, всеми оставшимися у него силами выдавив их из себя, но после небольшой паузы он гораздо тверже повторил:

– Вы все-таки нас нашли...

И в его слабом голосе послышалось такое светлое торжество и долгие годы где-то в самой глубине его души таившаяся грусть...

А ведь ни от кого в Поселке Дику еще не доводилось услышать ничего подобного.

Взрослые были чересчур обременены и придавлены своим тяжким повседневным существованием, чтобы хоть на миг ощутить себя частью всего того большого человечества, покорившего многие звезды, силою своего ума одолев ничем не измеримые пространства космоса.

Олег едва-едва когда-то ощутил нечто сходное с этим чувством в недрах давно уже мертвого «Полюса», но сердце Дика дрогнуло только здесь и сейчас.

Именно в этот миг в самой глубине всей его человеческой сути и случились совершенно так неожиданные и более чем глубокие перемены.

Ему действительно стало понятно, что и сам он тоже часть чего-то гораздо большего, чем весь Поселок со всеми его жителями.

И это было для него столь непривычно и странно, что весь он внутренне преобразился, впервые посмотрев на Салли именно как на свою.

Она более не была для него совсем чужой женщиной с той находящейся за самой гранью его воображения, таинственной, неведомой и совершенно ведь непонятной ему Земли.

Но тут совсем ненадолго вонзив острие в самые глубочайшие бездны души Дика, его внезапно опять так совсем ведь насквозь пронзила все та же, мелькнувшая в кровавом мареве временного помутнения рассудка, дикая мысль, еще недавно заставившая его настолько рассвирепеть, что он чуть было, не поднял оружие против этих землян.

Так вот само собой оно вовсе-то и невольно у него по-прежнему получалось, что он в самой глубине душе продолжал все еще считать их чужими если и не себе, то, ведь по самой меньшей мере, всему миру леса своей планеты.

«Они прилетели не к нам, – решительно подумал тогда чуть было совсем уж не потерявший рассудок Дик.

– У них тут свои дела.

Мы для них обезьяны, недостойные всякого человеческого участия!»

Ну а теперь он разом почувствовал и стыд, и полудетскую обиду на всю свою дико всколыхнувшуюся ярким пламенем звериную ярость.

И он отчаянно безжалостно по отношению к самому себе и всем тем другим обитателям Поселка разом вот тогда до чего только невольно подумал, что теперь, после всего случившегося, люди с Земли будут с опаской поглядывать на него и остальных как на диких, злобных существ.

«Теперь они никогда не поверят, что мы, живя здесь, остались все теми же людьми», – с неистовой искрой отчаяния промелькнуло у него в голове.

Он медленно, борясь с собой, проговорил:

– Я ведь не только ложку с тарелкой видел, но и бластером, когда надо, могу пользоваться!

Но только против зверей, – не столько грустно, сколько с тем самым невыразимым никакими словами, а только лишь взглядом и интонацией желанием выразить бы все свое глубочайшее раскаяние, добавил он.

И, однако, так опять, пусть и одно мгновение в мозгу Дика разом вот сгустились сумерки все той же недавней слепой ярости.

И ведь даже и случившись, всего только на какой-то коротенький миг до чего основательно еще успело это полностью слепое чувство вполне всерьез так отозваться где-то в самой глубине его души именно той прежней и чудовищной нисколько нестерпимой болью.

Ну как это они могли взмыть в небо, а Казика оставить на съеденье двум шакалам?!

Он едва не умер!

А вот не было бы совсем неподалеку спасительных вод озера, и что тогда?

Было бы им вообще кого вырывать из когтей самой смерти?

А ведь Казик всем своим маленьким детским сердцем и вполне уже достаточно полностью взрослым умом, всеми силами рвался к этим землянам, а они его бросили и куда-то поспешно улетели по своим, вполне так для них однозначно более насущным делам.

Конечно же, еще счастье, что шакалы на человека скопом не нападают, но холм явно подчеркивал, что Казик совсем не велик ростом.

«Впрочем, это было еще до встречи с землянами, – разом поправил себя Дик, стараясь погасить еще не совсем угасшее пламя гнева, почти начисто столь недавно убившего в нем всякую способность думать и рассуждать.

– Хорошо, что хоть они догадались, пусть и не сразу, все-таки вот вернуться назад и успели... успели вовремя».

Дик всем корпусом повернулся к Салли, зацепив ее плечом в до чего теперь тесном пространстве катера.

И Салли его полностью поняла без единого слова или какого-либо более чем выразительного жеста с его стороны.

Она действительно правильно истолковала весь этот его бессловесный, немой укор!

Ее лицо сделалось очень печальным.

Она встрепенулась, вспомнив свое собственное недавнее горе, но одновременно с этим в ней загорелось острое желание задать давно уже мучивший ее встречный вопрос.

– Скажи мне, мальчик, – начала она, – ведь ты здесь вырос, много ходил по здешним лесам, а значит, должен многое о них знать, так ведь?

Что же еще такого могло случиться с Клавдией?

На нее явно кто-то внезапно и страшно до чего неожиданно злобно напал.

Мы ее обнаружили посреди самого невероятного хаоса!

– Чего? – переспросил Дик, наткнувшись на то совершенно незнакомое ему слово.

– Хаос – это когда совсем нет порядка, а вещи сломаны и разбросаны в самые разные стороны.

– А-а-а, – протянул озаренный неожиданной догадкой Дик.

Салли продолжила:

– Она, похоже, яростно сражалась с какими-то уж вовсе непонятными чудовищами, а потом обессилела и, главное, совсем ничегошеньки о них нисколько не помнит.

Мы были убеждены, что на станцию было совершено ранее и неслыханное загадочное нападение, а хуже всего, уж было вовсе совсем никак нисколько не ясно, какой это еще зверь его совершил.

Вот мы и решили, что Клавдию надо незамедлительно в спешке спасать.

Мы совсем тогда не на шутку перепугались, а потому и бросились наутек.

Салли произнесла все это, старательно подражая выражению глубочайшего раскаяния, которое она за несколько минут до этого безо всякого труда уловила в голосе остро и тяжело глянувшего на нее исподлобья Дика.

А потом уж, мельком посмотрев на пол, она с искренним душевным отчаянием произнесла:

– И про Казика она нам до поры до времени отнюдь ведь совсем ничего не могла рассказать.

Последнее было сказано ею так, что Дик впервые принял ее слова с той же извечной своей унылой покорностью, с какой он всегда относился ко всем невзгодам и смертям.

Дик признавал чужую слабость и ни от кого нисколько не требовал ничего невозможного.

– Меня тоже тогда не было рядом, – хмуро подметил он, – и я никак не мог видеть, что именно там вообще произошло.

И, как-то почти так для него незаметно, на сердце у Дика сразу совсем потеплело. Он тут же вспомнил неуверенные движения Клавдии.

Кровь на ковре не могла быть кровью Казика.

И бой в закрытом помещении...

Вокруг них годами ночные твари бродили, и, когда Дик был еще совсем маленьким, его отец все боялся, что изгородь ненадежна и что следующей ночью их всех обязательно ждет неминуемая погибель.

Отец и погиб, получив серьезное ранение, посреди ночи укрепляя покосившуюся изгородь, казавшуюся ему совсем уж вовсе никак ненадежной.

– Поначалу ночи были очень так страшными, – иногда с горькой печалью вспоминал всегда ведь такой жизнерадостный Вайткус.

– И все же не было случая, когда бы, в конце концов, никак так совсем ведь нисколько не помогли большие головни из костра, а они всегда надежно спасали даже и от самых настырных ночных гостей, да и саму изгородь со временем хорошо укрепили, сделав ее и крепче, и выше.

Значительно лучше и старательно подогнав друг к другу стволы деревьев, а ведь их было бы совсем не под силу срубить людям, и близко не знавшим повадок обитателей леса.

«То было именно вот мое дело, – с гордостью за себя вспомнил вдруг Дик. – Ну а на земную экспедицию, что это, значит, за зверь такой неуловимый напал?

Что за злой дух натворил страшных бед и даже следов после себя никаких не оставил?

Нет, – окончательно убедил себя Дик, вспомнив, как все и впрямь до чего весьма уж обескураживающе выглядело на станции, – внутрь купола никто не проник!»

И тут он сразу со все более и более ужасающей ясностью разом вполне отчетливо понял, что здесь никак не обошлось без снежной блохи.

«Надо же, и землянам от этой напасти с ходу на орехи без года неделя разом досталось, – с самой той еще невыразимо дикой досадой угрюмо рассудил Дик.

– А если такие дела, то их надо бы прямо сейчас безо всякого промедления тут же предупредить об этой жуткой здешней напасти.

Или нет, как вот тут их даже и самым отдаленным намеком сумеешь как следует вполне так предупредить?

Пускай ей все на своем научном языке спокойно и рассудительно объясняет Старый, а то она меня все равно попросту и не поймет или, чего доброго, подумает, что все мы тут, словно слепая Кристина, по временам бываем вовсе-то никак не в себе».

И Дик не стал даже пытаться что-либо объяснять, а решительно и резко отпарировав заданный вопрос, а на одном духе спешно выпалил:

– А куда это вы тогда улетали?

Дик, до чего же отчаянно всячески попытался совершенно вот недвусмысленно скрыть все свое великое беспокойство.

Но все-таки в его голосе был самый настоящий и нисколько недвусмысленный страх.

Он-то ведь точно верно знал, что еще способен натворить человек, укушенный снежной блохой.

– Нас не было на станции, – сухо ответила Салли.

Она подумала, что Дик мысленно обвиняет ее в том, что они с Павлышем не только Казика в беде бросили, но также недоглядели за пораженной непонятным недугом Клавдией.

А потому, несмотря на весь начавший зарождаться в ней гнев, она тут же мысленно осеклась...

– Да и ты тоже тогда был далеко? – довольно примирительным тоном произнесла она.

Дик вспыхнул и запальчиво произнес:

– Я остался приглядывать за Марьяной! Вы же помните, в каком она была состоянии!

- Я не мог ее просто так там оставить – с гулким отчаянием в голосе совсем вот в сердцах гаркнул взволнованный Дик.

На тот момент он и впрямь до конца совсем ведь невесело додумал все возможные трагические последствия этого самого злосчастного укуса, а потому ужас в его душе нисколько нельзя было выразить буквально никакими человеческими словами.

Однако он тут же разом себя одернул, до чего мучительно осознав, что ему нисколько не должно бы вести во всем явно как есть подобно всякому разъяренному дикарю.

Прощальный взгляд Старого возымел свое действие.

– Я все сделал, как меня учили! – сказал Дик, оправдывая свою внезапную вспышку.

Олег, уже немного придя в себя, вдруг просипел:

– Что с Марьяной?

Дик радостно ответил: «Жива, здорова», хотя оптимизм в его голосе был явно несколько натужным.

Салли от себя довольно весело добавила:

– И скоро бегать быстро будет!

Дик, широко улыбаясь, благодарно посмотрел на нее.

А Салли про себя мельком подумала, что едва ли этот мальчик, дитя здешних лесов, хоть что-либо вообще еще соображал в тот самый момент, когда он чуть было, не опалил их из бластера.

И все-таки внезапно посуровев, с тем самым напускным укором, от которого в глубине ее души сейчас не осталось уж и следа, она столь назидательно и рассудительно заметила:

– Однако если у вас тут было самое настоящее сообщество и вполне должное воспитание, ты еще в далеком детстве кое-как явно ведь получил, то, как это ты мог тогда нацелить на нас бластер?

Салли, не сдержавшись, громко произнесла это, помня при этом и о вине Клавдии, которую им явно еще предстояло весьма подробно, затем разбирать и разбирать.

Как-никак, а инструкциями строго-настрого было предписано:

«Покидать станцию без прикрытия тем членом исследовательской экспедиции, что временно несет одиночную вахту, категорически запрещено!»

Клавдии надлежало следить за всем происходящим вокруг станции исключительно изнутри, а из этого следовало, что ее выход наружу сам по себе есть грубейшее нарушение инструкции.

Правда, была оговорка: человек, даже оставшись на станции в полном одиночестве, все-таки может отдалиться от купола на пятьдесят метров, но только в случае самой крайней и весьма неотложной необходимости.

А уж поднимать шлем на биологически активной планете было явно так нисколько попросту недопустимо!

И поскольку это грубейшее нарушение инструкций привело к таким откровенно тяжким последствиям, замять все это промеж членов их маленькой группы совсем вот и близко нисколько так не получится.

Да и сама Клавдия даже в мыслях попытки чего-либо подобного никому и никогда совершенно не дозволит.

Чувство долга в ней развито до самой той еще чрезвычайности.

А значит, в свете сложившихся обстоятельств именно ей и выпадает нести на себе всю полноту ответственности, и, скорее всего, ей придется уйти из дальней разведки.

Думая о таких невообразимо чуждых миру Дика вещах, Салли невольно внутренне содрогнулась, глядя прямо в глаза этого за всю свою недолгую жизнь вдоволь так насмотревшегося всяких ужасов первобытности, никак не по летам опытного и, несмотря на напускное мальчишество, полноценно зрелого человека.

А потому Салли опустила глаза, полностью осознав трагедию, произошедшую в душе этого парня, когда он увидел, как их катер взмыл в небо, а он, пойдя по кровавым следам, обнаружил зловещую картину гибели своего несчастного друга.

А ведь отказав ему в помощи, его явно при этом обрекли на смерть от зубов здешних, до чего хорошо еще с самого детства довольно близко знакомых Дику отвратительных тварей.

Дик несколько минут долго и упорно молчал, затем, насупившись, понуро ответил:

– Я был вне себя. Мне пришло в голову, что вы не впустили к себе Казика и это из-за вас он погиб, – сдавленно, чуть ли не с рыданием надрывно выдавил он.

Затем он беспокойно и нервно вздрогнул, невольно вспоминая о том, всего несколько минут назад заданном ему Салли, вопросе.

А потому он, еще более понурившись, сбивчиво и сглатывая слова, произнес:

– То, что в той комнате был бой, я и сам это видел!

После некоторой паузы, смотря себе прямо под ноги, Дик, совсем же насупившись, зычным полушепотом неспешно продолжил:

– Да только не знаю я, с кем эта ваша Клавдия так упорно и храбро отчаянно сражалась. Туши же зверя нигде не было видно.

При последних словах его лукавство дошло до наиболее верхнего предела, а именно потому и стало оно полностью прозрачно, и Салли безо всякого труда уловила в его голосе явную неискренность.

«Ты все еще нам до конца не доверяешь», – подумалось ей в эту минуту.

А Дику в который раз во всех подробностях явно припомнились неловкие, неуверенные движения второй женщины, а потому и весьма определенные выводы для себя он вполне уж окончательно полностью сделал.

Сколько раз он видел у других людей, да и на себе не раз и не два испытал этот дурманящий мысли и чувства туман в голове после блошиного укуса!

Он ведь далеко не сразу затем полностью рассеивается, как каждому, наверное, действительно вот вполне бы того столь непременно бы хотелось.

Но одновременно с этим Дик окончательно отказался от всякой мысли пускаться в самые пространные объяснения, благоразумно посчитав это делом несколько неуместным, поскольку Салли ему, конечно же, вовсе вот совершенно не поверит.

А может, она еще, чего доброго, ненароком подумает, что какие-то местные живые существа умеют управлять людьми, делать их невероятно сильными и злобными.

И это и вправду могло бы до чего только непременно нисколько неминуемо еще затем привести именно к тому, о чем до чего упорно беспрестанно бормотал в горячке один из тех мужчин Поселка, кто умер еще в прошлую эпидемию: «Всех нас на Земле обязательно ждет долгий и самый мучительный карантин».

Конечно, говорил он об этом, уже заболев и мучаясь от высокой температуры, но все-таки будучи вполне пока в сознании.

Может быть, он попросту хотел, чтобы его все бросили из-за опаски заразить и погубить других людей, как потом скороговоркой объясняла крайне взволнованная произошедшим Марьяна.

Как-никак, а этот умерший имел в молодости некоторое, пусть и самое мимолетное, отношение к медицине.

А Борис (как его иногда называла мать Олега) тогда громогласно произнес долгую, прочувствованную и весьма запальчивую речь.

Уж, разом утихомирив начавшийся гвалт, он торжествующе известил всех молодых и старых, что, может, то и было бы правдой, но лишь при том случае, когда бы житель Поселка был совершенно вот беспричинно агрессивен сам по себе, безо всякого внешнего воздействия со стороны жалящего его наиболее отвратительного здешнего насекомого.

Да только как это все вообще объяснишь земной женщине, от всего того немыслимо ведь беспредельно далекой?

Теперь вот и Дик стал лучше понимать жалобные вздохи взрослых, когда они говорили, что как есть, оказались они здесь после аварии уж совсем полностью никак ведь без ничего.

«И случилось то именно потому, что после перенесенного ими первоначального шока люди были не очень-то как есть вообще в состоянии мыслить здраво, взвешенно и логически, а как раз потому и остались мы здесь с дикой природой совсем один на один», – сказал как-то Старый.

У тех отдельных людей – членов экипажа корабля «Полюс», что все же сумели выжить после взрыва реактора, всех их сил разве что лишь и хватило на то, чтобы хоть как-то еще суметь одними голыми руками вытащить из служебных помещений своих погибших товарищей, но бластеры никто из них так и не взял.

В жилых отсеках бластеры не держали, ведь там были малые дети, вполне способные, играя, нажать на спуск и выпустить в кого-нибудь смертельно опасный луч.

Как после прошлогоднего возвращения с «Полюса» за спиной у матери Олега тайком поговаривали взрослые, отец Олега действительно остался жив после аварии, ведь его тела так и не нашли!

Он вернулся в свою каюту, положил бластер и явно же пошел догонять своих, однако явно вот далеко не ушел.

А впрочем, он на это вряд ли серьезно рассчитывал, иначе обязательно бы прихватил с собой оружие.

Но все это, вполне очевидно, произошло несколько позднее, не сразу после аварии.

А в тот страшный момент в жилых отсеках не осталось буквально ничего: ни освещения, ни отопления, да и радиация была, пусть и не самая большая, но никак уж совсем не безвредная.

И, несмотря на то, что никак не была она исключительно так смертельно опасной при том полном наличии должного, надлежащего и вполне во всем соответствующе квалифицированного лечения, а все же колонисты, имеющие на руках малых детей, само собой, разом потребовали незамедлительной эвакуации.

А все старшие офицеры корабля были мертвы, а потому приструнить их было, собственно, некому.

Да и мороз поначалу не казался настолько действительно страшным препятствием: все-таки они были довольно тепло одеты.

Да вот, однако, те имевшиеся в наличии термокостюмы оказались нарядами, довольно так малопригодными для здешних суровых гор.

Их ведь должны были высадить в равнинной местности совсем другой планеты...

Да и были они скорее только жалким подспорьем, нежели чем настоящей формулой всеобщего спасения.

Люди в них то и дело падали в пропасть и разбивались насмерть.

Однако без этих термокостюмов, пусть и с часто совершенно внезапно садящимися аккумуляторами, из гор никто бы так и не вышел, как о том, часто горько охая, причитала вслух Кристина.

И не было понятно, рада она этому обстоятельству или, как это с нею порою случается, призывает она на головы всех жителей Поселка самую скорую и на этот ведь раз уж никак неминуемую погибель...

Для долгой зарядки термокостюмов требовалось электричество, а временный начальный заряд не был даже снабжен надежной системой оповещения о том, что он вот-вот явно закончится.

Однако все эти разговоры о вещах, вовсе не имеющих никакого отношения к реалиям леса, не казались ни для кого из выросших здесь ребятишек чем-либо действительно достойным настоящего, серьезного внимания. Хотя дети и делали вид из уважения к старшим, что им все это очень даже вполне искренне интересно.

Вот и Дик, будучи от природы весьма рассудительным человеком, все это слушал и слушал, когда еще был совсем, совсем маленьким, однако по прошествии времени все это стало ему казаться сказкой или мифом, которым просто-напросто совершенно так беспрестанно утешают себя взрослые.

И вот этот миф окончательно стал реальностью, а главное, именно такой реальностью, за которую никому более не предстояло заплатить своей единственной жизнью.

Это радовало, но все же Дику было как-то несколько совсем не по себе, и он тихо ушел в свои прежние мысли.

Все остальное время, пока катер, взмыв в небо, летел к Поселку, они просидели молча, думая каждый о чем-то своем.

Сергеев с Олегом тоже притихли, они ведь явно были еще совсем слабы.

И лишь когда до Поселка стало попросту рукой вот подать, Дик обнадеживающе взглянул на Салли и негромко произнес:

– С вашей Клавдией все будет в полном порядке.

Я, кажется, догадался, что это именно с нею стряслось.

Салли отнеслась к этому просто, как к вполне естественному выражению сочувствия.

Она улыбнулась и ласково произнесла:

– У вас тоже все будет полностью на Земле хорошо, вот увидишь.

Никто на вас как на дикарей на смотреть и близко нисколько не станет. Я обещаю.

И вот уже мать Олега, протолкнувшись сквозь всю толпу, буквально влетев в катер, прижала сына к груди.

Он почти полностью пришел в себя и как-то сразу обмяк, узнав о Марьяне.

Ее болезнь не слишком его сильно встревожила.

Для него главной вестью было то, что она просто осталась жива, а цела ли, невредима – неважно, до свадьбы заживет.

Олег всею душой верил в чудодейственную силу земной медицины.

А про Казика он в тот миг так и не вспомнил, и только через несколько минут, опомнившись, он негромко и хрипло произнес:

– Ну, как там наш Маугли? Все выспрашивает у землян про Землю?

И тогда Дик переминаясь с ноги на ногу, довольно же весьма невесело ему поведал всю ту до чего незамысловатую историю их неоправданно долго затянувшихся многодневных скитаний по гигантскому дереву, не позабыв при этом упомянуть и про свой великий гнев, когда он увидел, как земляне спешно покидают станцию.

И как это разве что чудом ему довелось набрести в водах озера на умирающего Казика, в которые тот едва-едва успел, истекая кровью укрыться, из последних сил отбиваясь от стаи шакалов.

С особым ожесточением он рассказал всем о том, как, расстреляв множество роботов, чуть было не разрядил бластер в их совсем не к спеху вернувшихся хозяев.

Он все до конца действительно понял и был зол на одних лишь проклятых снежных