Возвращение (2)

Я не сразу понял, зачем меня трясут за плечо. «Товарищ сержант, пол - четвертого, вставайте». Еще ни разу за два года я не поднимался с такой легкостью! Съел шоколадку из «дембельского» сухпая, выпил с дневальными чайку, без пяти минут четыре вышел из роты – штаб полка был в пятидесяти метрах от роты. Там уже толпились «дембеля», было сыро, туманно. «Утро туманное, утро седое» - мурлыкал я, ожидая переклички. Вышел дежурный по полку, зачитал список, скомандовал: «По машинам!»

«Дембеля» начали заскакивать в два «Урала» с таким ажиотажем, как будто кто-то не поместится и его не возьмут на «дембель». Наконец погрузились. Ворота части со скрипом отъехали, «Уралы» взревели, мы засвистели, заорали кто что и выехали из полка...

Через три часа мы были в Гримме – в дивизии. Нас построили без шинелей, обшмонали, посрывали «неуставные» погоны, нашивки. Я остался один из немногих, кто не пострадал от шмона. Единственное, за что я переживал, было то, что я вез две непроявленные пленки, которые собирался печатать дома. В полку времени не было, да и там почти на всех кадрах были номера на БТРах – из-за этого фотографии могли отобрать

. Я недоумевал – какая там, к черту, секретность – со спутника наши части можно снимать с точностью до метра. У нас говорили, что секретность для того, чтобы враг думал, что мы очень опасны. Ха, БТРы у нас – наши ровесники, их хватает на одни учения, да пятисоткилометровый марш раз в пол года.

После завтрака всех дембелей дивизии (из этой партии) – человек сто – опять погрузили в машины и повезли на сборный пункт – в Веймар. Ехали целый день, начали поедать сухпай, развлекались тем, что на спор метали банки из-под тушенки в местное население.

Ехать порядком осточертело, парадки (особенно рубашки) теряли свежесть, мы – тоже. Вечером, когда стемнело, прибыли на «пересылку». Пересылка – палаточный лагерь, набитый «дембелями» до отказа. В палатки на двадцать человек запихивают пятьдесят. В центре палатки – печь, которая жутко дымит, глаза режет от угольного угара.

Мы (вновь прибывшие) кое-как разместились по палаткам, полусидя дожидаться утра. Я сквозь дрему тихо матерился – достойное завершение двух лет собачьей жизни. Утром с затекшими от ботинок, ватными ногами начали выползать на свет божий. Все были помятые, опухшие от угара, злые. Умываться нужно было на улице, вода – ледяная, под умывальниками – лужи и грязь. Ботинки теряли свой блеск, счастливые обладатели крема и щеток за аренду разживались пол - пачкой «цивильных» сигарет. Порядки на пересылке – похлеще, чем в учебке.

Мой давнишний знакомый, еще по призыву, Колян, к которому еще в учебке приклеилась кличка «Коха», попал на уборку территории за курение в неположенном месте. Офицер забрал у него фуражку и выдал веник. Коха матерился, а слоняющие без дела «дембеля» обзывали его «молодым» и предлагали вешаться. Через пару часов после подъема я с Кохой и тремя хохлами из нашего батальона, которые тут сидели уже вторые сутки, уселись завтракать в курилке.

После ночи в палатке голова до сих пор трещала, все тело ныло. У меня было немного марок, я принес из «чайника» бутылку томатного сока. У хохлов, кроме сухпая, было вареное мясо из местной столовой. Позавтракали по-царски. Около десяти часов утра сделали перекличку, хохлов наконец-то вызвали на отправку. Нам тоже предстояло около двух суток провести на пересылке. Бога душу...!

Так и оказалось – только 20-го апреля мы, уже порядком походившие на бомжей, были-таки погружены на поезд, который привез нас на военный аэродром – Темплин. Привезли под вечер, опять в палаточный городок, только гораздо меньший, чем в Веймаре. Пол в палатках здесь был выстлан выкинутыми шинелями и еловыми ветками (в двух шагах был лес). Печек не было. Было чисто, но холодно. Утром мы уже должны сесть в самолет...

Не тут-то было! Утром, когда мы грелись возле костра, кто-то из местных офицеров сказал, что придется сидеть еще до конца дня. Нас, человек пятьдесят – Ростовскую команду – отвели в столовую лётной части, где мы были приятно удивлены качеством еды и тем, что столы были на четыре человека, в столовой играла музыка, было чисто и тихо, не то, что в наших пехотных столовых. После горячей густой каши с мясом стало повеселее, мы сидели у костров, коротали время. Недалеко от нас из-за деревьев взлетали МИГи – со страшным шумом и очень красиво

. Потом мы увидели, как садится гражданский ТУ – наш! Через десять минут мимо нас провели «молодых» с зелеными погонами на шинелях, испуганных, как стадо барашков. «Дембеля» покричали им всякие пожелания – традиция.

В конце строя хромал долговязый худой паренек с оттопыренными ушами. Мне пришла в голову странная мысль, что он – это я, что все идет по кругу. И вот я сейчас улечу, а на самом деле – останусь в этом долговязом, и так без конца. Я буду улетать в Союз, успев стать им, а он, повзрослев, огрубев и ожесточась, будет возвращаться домой, где когда-то свято верил в свой долг перед Родиной, и которая покажет ему за два года, КАК она его ценит за верность...

«Строиться!» Мы идем по взлетной полосе навстречу «гражданке», мы устали от ожидания, одна мысль стучит в висках – домой, домой, домой...

1996