Призыв. 1

В руках у меня повестка: «Явиться 16.04.80. к 14 часам в Тимашевский райвоенкомат... При себе иметь...»

Цветут персики – весна в этом году очень ранняя. Друзья-товарищи из ДК похлопывают меня по плечу, наставляют: «Главное, не давай себя в обиду, остальное – фигня». Я уже попробовал пить одеколон, закуска – шоколад. «Тебе водки в армии долго пить не придется». Одеколон вместе с шоколадом оказался в оркестровой яме, а я еще долго икал «Шипром».

Накануне, 15 апреля, попрощался со знакомыми, друзьями. Утром с больной головой (гладкой, как мяч) сбегал в магазин, взял пять бутылок водки, закуски, дотащил все это в Дом Культуры. В 10 часов сели за стол в оркестровке. Я почти не пил, поскольку в военкомате предупредили, чтобы все были трезвыми. Около часу дня, сбегав домой за мамой, прихватив рюкзак с продуктами, переодевшись в поношенные вещи и ватную телогрейку, я со всеми «дэкачами» уселся в колхозный ПАЗик. Мужики взяли духовые инструменты, у меня была с собой гитара. По дороге спели «Пора-пора-порадуемся на своем веку...» и еще что-то. В Тимашёвке выгрузились, мужики грянули «Прощание славянки», правда, не очень стройно (все-таки пять бутылок). Призывников загнали за ворота, толпа провожающих сгрудилась у ворот. Новобранцы, в большинстве своем, были «навеселе», никакой комиссии не было, нас пересчитали, загнали в ЛАЗ, который долго не заводился, и мы выехали за ворота. Провожавшая меня команда опять грянула «Славянку». Я увидел, как мама смотрит на автобус, выглядывая меня, стал махать ей, но она так и не увидела, мы свернули за угол.

На выезде из Тимашёвки автобус свернул с шоссе на стадион, нас выгрузили. Построили на беговой дорожке, стали «шмонать». Два прапорщика вытряхивали на землю содержимое рюкзаков, проверяли карманы, некоторых обыскивали с особым пристрастием. У троих или четверых забрали водку, у моего соседа по строю нашли анашу. Те, кого уже «обшмонали», укладывали все обратно, потихоньку матерясь. Вся процедура заняла около часа. Стал накрапывать дождь. Наконец мы загрузились и поехали. Я сидел рядом с парнишкой, у которого нашли анашу. Он был какой-то нервный, недоумевал, почему его так тщательно шмонали (анаша была зашита под подкладку стеганки).

В Краснодар, на пересылку, мы приехали, когда уже смеркалось. Нас построили и бегом (!) отправили на третий этаж в «Греческий зал». Четырехэтажное здание представляло собой этакий ангар с трехъярусными нарами на каждом этаже. Стоял приглушенный шум, народу было много. Где-то завязывались склоки с «нацменами», кто-то втихаря курил «план», кто-то ел, пил. Свет был тусклый. У меня было ощущение, что я то ли в тюрьме, то ли в концлагере. Никакого подъема утром не было, всю ночь каждые 2-3 часа приходил офицер, выкрикивал фамилии очередной «команды» и их уводили.

Настала очередь и Тимашевской группы. Нас вывели в 9 часов утра на улицу, завели в здание, где работала медкомиссия. Через двадцать – тридцать минут всех нас, двадцать человек, загрузили в автобус и мы двинулись на Анапу, как нам объяснил сопровождающий офицер. Кто-то из ребят раздобыл ночью несколько бутылок «бормотухи» и они передавались по кругу. К тому времени, как мы въехали в ворота части в Анапе, у нас было приподнятое настроение и опухшие от желания курить уши. Нас построили в спортгородке. Пришел офицер (замполит местной части), спросил, кто что умеет делать (сварщики, маляры, художники, музыканты). Я в числе нескольких вышел из строя. Моя телогрейка была разрисована и расписана надписями, вроде «Краснодар», «ДМБ – 82» и т. д., за время, которое мы просидели на пересылке в «Греческом зале».

У меня замполит спросил, умею ли я писать плакатным шрифтом, сказал, чтобы я подошел к нему на следующее утро. Неподалеку от нашего строя толпились местные вояки, «дембеля». Их не подпускали близко, отгоняли. Там были, в основном, «нацмены». Потом нас завели в полупустую казарму, показали койки, на которых мы будем спать, приказали оставить вещмешки и телогрейки. Построили на улице и повели в столовую. Запах и вид армейской пищи был такой, что есть никто не стал. По возвращении в казарму мы обнаружили, что половина содержимого наших рюкзаков исчезла, хотя для охраны замполит оставил дневального. «Дембеля» в дальнем углу казармы скалились и курили наши «цивильные сигареты». После отбоя возле нас шустрил какой-то казах, собрал с нас по пять рублей и принес два армейских чайника с местной бормотухой. Мы пили её прямо из носика чайников, поскольку кружки остались в рюкзаках, сданных теперь под охрану каптёрщика.

Утром был подъем. Я долго не мог сообразить, чего от меня хотят, потом проснулся. Кое-как построившись, мы получили по венику и задание «вылизать» территорию части. Я, Колян (так звали парнишку, у которого отняли, оказывается, не весь «план») и еще двое ребят ушли за боксы с танками ИС и раскурили косячок. Вернувшись к своей казарме, мы увидели, что вся наша команда построена в одну шеренгу, а перед ними стоит офицер, отличающийся от местных цветом околыша на фуражке. Мы выслушали замысловатый матерный текст по своему адресу и встали в строй прямо с вениками. Он объяснил, куда мы должны вставить эти веники под смех остальной команды, мы выкинули их и узнали, что нас сейчас будут переодевать

. Мы долго получали форму, в которой стали совершенно одинаковыми и почти не могли узнать друг друга. Потом была мандатная комиссия, на которой пересматривали наши личные дела. Оказалось, что нас готовят в Германию, чему я, в общем-то, и не удивился (слухи ходили с самой пересылки). Я все не мог найти замполита, который вчера пообещал мне службу в Анапе, наконец, нашел его. Он мне сказал, что сейчас должен уехать, и что бы я шел в санчасть и «косил» под больного, чтобы моя команда улетела без меня. Как «косить», я не знал, да и в санчасти, куда я пришел с жалобой на плохое самочувствие, меня встретил сержант с пожеланием «прочистить кишечник от домашних пирожков». Я еще тогда не воспринимал мат, как нормальную лексику армейской службы, поэтому ушел обескураженным. Запасы в наших рюкзаках ещё были, поэтому на обеде в столовой опять никто ничего не ел. Да и трудно тогда было представить, что ЭТО можно есть

.

После обеда нас отвезли в городской сквер с вениками, чтобы мы там подметали. Мы вместо этого сидели на лавочках, заигрывали с местными красотками, опять накурились «плана». Меня раздирало желание и невозможность остаться служить в двухстах километрах от дома, с одной стороны, и желание повидать «заграницу», да и служить с ребятами, которых уже более или менее знал, с другой. Как бы там ни было, с санчастью я «пролетел» и вечером нас загрузили в автобус.

Анапа осталась позади, нас построили на взлетной полосе Анапского аэропорта неподалеку от ТУ-134, собрали военные билеты и мы по команде «Бегом!» поднялись по трапу...

1996