О родных и близких

Из цикла «Зачем мы здесь?», 2003 год

***

...Отдать можно все, а если не все, то очень многое, что и нужно делать бескорыстно. Очень многим это отдаваемое тобою добро пригодится гораздо больше, чем тебе; да и отдавать легче, чем брать − отдал, и забот стало меньше.

Часто ли я отдаю?

Не очень часто, но бывает такое.

Часто ли беру? Редко, но беру. Брать можно не все и не у всякого, кто дает, а разборчиво. Вот и разбираюсь с моими подателями и получателями, с кредиторами и кредитуемыми, с опекунами и опекаемыми, с советчиками и поучаемыми − с моими родными и близкими! Куда ж без этого? Раньше они разбирались без меня, а подошло мое время, вот и я включилась в процесс и выйти из него не могу, иначе оборвется связующая нить.

Да и как я без них?

Как они без меня?

Это я объяснила про взаимные долги.

...А взаимная любовь?

Невозможно прожить без любви, без взаимной любви друг к другу, к своим родным и близким. Если не любить их, так кого же?

Трудно не любить. А любить... еще труднее!

Нет ничего труднее на этом свете, чем любить родных и близких. Это − как сизифов труд: сколько в гору не кати, всегда падет обратно. Но катить-то все равно приходится. Вот и стараюсь, вот и надрываюсь, а иногда опускаю руки: зря только силы потратила, ведь давно все уже упало, а я и не заметила...Любить родных и близких, и близких моих близких, и моих врагов, и близких моих врагов, и врагов моих близких и далеких − в прямом смысле, и значит, любить все человечество, что я охотно и делаю. Но любить всех − довольно просто, а каждого в отдельности и в определенном отношении к себе лично − превращается иногда в настоящий подвиг. Все человечество я люблю умозрительно, объемной планетарной любовью, и человечество ничего не запрашивает за эту любовь, чаще всего оно даже и не догадывается, что она у меня имеется. Такой же всеохватывающей любовью я люблю природу, животный мир, землю, воздух, небо, и никогда эта любовь не обернется ненавистью.

Любить врагов? Христианской любовью?

...Молиться за врагов и просить для них мира, как и для всего человечества, я могу, что и делаю чистосердечно, только вот акафист любимым врагам (?) для меня звучания не имеет. Желаю им мира и добра, жалею их, но любить все-таки не могу, к сожалению. Отстраненно – еще могу, а конкретно – не получается. Не дошла еще я до таких вершин духовного состояния... Любить близких? Близких по идеологии, близких по интересам, близких по соседству обитания, близких по возрасту, близких по несчастью − очень даже можно... предупредительно-примирительной или рационально-согласительной любовью; да не упрекнут меня близкие в неточности определения.

Легче всего, да и приятнее всего любить друзей и близких по духу. Обычно, друзья-то и бывают близкими по духу, тогда такая дружба с годами не распадается, а только укрепляется, что и прекрасно. Это родственников не выбирают, а друзей выкристаллизовывает жизнь. Отношения друзей по духу − это отношения равноучастия, равнопонимания, равноотречения. Любить близкого по духу можно молча: взглянули друг на друга и поняли друг друга без слов − ничего лучше не придумаешь!

Любить родных?

Вот он, сизифов камень, который падает с высоты непременно на голову, как раз с больной головы на здоровую, и жалеть при этом нужно не себя, чью голову он расколол пополам, а напротив − моего родственника, с чьей головы камень уже свалился! Я и жалею, и сочувствую, так нет, еще и любить надо, не притворно, а душевно, из глубины чувства. Из приказания − какая ж это любовь? А я и люблю. Войду в положение этого человека, понимая его ситуацию, зная его самого. Что делать... Дорогих родных не так уж много на свете... Отряхну волосы, положу компресс на голову, подберу обломки камешка, подмету песок − все с терпением делаю. Какая ж это любовь − без терпения?

Терплю и смиряюсь.

Смиряюсь и соображаю, что же делать дальше?..

Как что? − Любить!

А я и люблю...

...Действительно, кровных родственников подчас бывает очень трудно любить, но никуда от них не денешься, они даны тебе природой с рождения до смерти, или их, или твоей, как получится. К ним привязываешься, привыкаешь, знаешь о них все: от заметных достоинств до мельчайших недостатков; вместе с ними, хотя и в разных лодках, плывешь по одной реке жизни; вместе с ними взрослеешь, а затем стареешь и все прочее. Течение жизни жестоко и непредсказуемо, и многие лодки пристают к берегу, другие отстают, иные терпят крушение, и вот... В какой-то период жизни понимаешь, что уже мало осталось тех, кто впереди тебя, за чьей спиной или парусом можно укрыться от ветра или обстоятельств, к кому можно просто прислониться и передохнуть. Да, лодки-то остаются, а люди − самые родные − уходят... Когда я пишу в храме записки о здравии и об упокоении, то долго пишу список покойных и коротко список живых. Но для меня все умершие − в ощущении их неповторимости − как живые, что-то от них осталось во мне навсегда, осталось в памяти, осталось в привычках, осталось в душе, осталось частью меня. Я − вместилище прошлых жизней и мыслей моих дорогих родных, их судеб, их дел, их долгов и... болезней. Впереди меня − почти никого.

Скоро, как скоро я уже буду сама впереди всех!

Как часто теперь я упрекаю себя в черствости, в немилосердии, в эгоизме. И почему это я так уклонялась от того камня, который не то, чтобы свалился на голову мою, а лишь временной поклажей пристроился среди прочего груза на моей устойчивой лодке? Зато сколько громадных валунов я сваливала когда-то, не задумываясь, на хлипкие лодочки моих родных! В моей силе и возможностях было тогда поступать иначе...

...Как жаль, что мне уже поздно искать пользы для жизни многих моих родных и близких...

Моя лодка становится уже плохо управляемой.

Когда-нибудь, когда-нибудь, если Господь продлит мои дни и часы, мне хотелось бы написать о моих родителях и прадедах и времени их, о себе и о времени своем − правильно и праведно, отбрасывая и оставляя в стороне все нестоящее, недостойное памяти и усилий, но запечатлевая все лучшее и ценное − для будущего. Многое, многое уже и на моем веку прошло, пролетело, просочилось − безвозвратно − или отдалилось не непреодолимое расстояние. Да разве мне первой на этом свете выпали такие испытания? И чего же я раньше не была добрее, терпеливее, смиреннее? Все, что прошло, изменить уже нельзя. Сумею ли я изменить к лучшему то, что еще осталось в моей силе и возможностях? Представляю, как трудно меня было когда-то любить, как трудно меня сейчас любить моим родным и близким, а тем более далеким.

А может, и проще, право; издалека-то − роднее?

Чем дальше − тем роднее? Возможно, ведь самыми родными и близкими мне стали большей частью те, кого уже нет, и Те, к Кому они отошли... Ведь новых-то родных и близких − где взять? Недаром великий старец преподобный Серафим Саровский, которого незадолго до его кончины спросили о его родственниках, он указал на лики Спасителя и Божией Матери: "Вот мои родные!" Все правильно. Они и мне родные, и всем моим родным и близким такие же родные, только не всякий человек это знает, особенно тот, кто и знать не стремится. Но ничего, наше общее родство откроет когда-то непросвещенным такое знание, которое сделает родными всех нас, даже когда самое знание упразднится...

Что бы ни было в этом открытии нового, делание всех нас родными без любви невозможно и не будет возможным никогда.